Все мы люди

   Зима выдалась снежная и морозная. Я ехала к своему давнему пациенту Владимиру Головину через весь город. Вызвала меня его мать. Сын, хоть и выписался пару недель назад из психиатрической больницы, был крайне тревожен, разволновался, когда ему пригрозил психушкой сосед с верхнего этажа, увидев Владимира, сидящего возле открытой двери своей квартиры. Владимир говорил о преследовании, считал, что весь дом населен КГБ-шниками, переодетыми врагами, подвергавшими его облучению, истязанию разными приборами. Два дня он не пускал мать на кухню приготовить еду, считал, что на кухне облучение сильнее.

   Я подошла к точечной шестиэтажке. У дверей дома стоял парень лет восемнадцати и выкрикивал в домофон ругательства некой Наташе, которая в дом его не пускала, но к домофону подходила. Я набрала номер квартиры, Владимир спросил, кто стоит рядом, я соврала, что никто не стоит, умоляюще прижав палец к губам, показывая парню, что надо вести себя тихо. Мой пациент сказал, что я вру, что не откроет мне дверь. Я было хотела уйти, но представила его мать, сидевшую в страхе дома, и решила остаться.

   Дальше мы с парнем по очереди говорили в домофон. Его Наташа то молчала, то тихо что-то шептала. Парень упрашивал её открыть, говорил, что перся с Демьяна Бедного, посыпая матом и Демьяна, и Наташу, жаловался на холод, на трудный долгий путь из Калининского района в Автово, на Краснопутиловскую улицу. Наташа не открывала. Можно было войти в дом, когда входили или выходили жильцы, но это бы нам не помогло, нам нужно было попасть в квартиру. Владимир подвергал меня тщательному допросу и тоже не открывал. Мы с парнем перезнакомились, удивились совпадению, что оба приехали с Просвещения, земляки, значит. Парню было любопытно, к кому же я пришла. Я сказала, что пришла в гости, но слишком долго откладывала визит, вот и гневаются на меня. Парень понимающе кивнул.

   Разговаривая по домофону, мы восстановили против себя всех жильцов, особенно с первого этажа. Какая-то бабка стала гнать нас от дома, тогда парень стал благородно просить, чтобы она впустила только меня, но та сочла, что я с парнем вместе, и захлопнула дверь прямо перед моим носом. Мы обсудили обстановку. Я сказал парню, что раз Наташа берет трубку домофона и слушает его слова и стоны, у него есть шанс, и надо добиваться, а мне добиваться надо так или иначе. Парень снова припал к домофону, а я обошла дом. Подойдя к окнам больного, я позвонила по мобильнику. Телефон Владимира был отключен, домашний тоже. Телефон матери сработал, я попросила передать ему трубку, сказала, что стою под окнами, и он может убедиться, что я одна. Он стал браниться на меня, как выяснилось потом, конспиративно, и, высунувшись в форточку, Владимир вполне гостеприимно сделал жест, показывающий, что я могу войти. Он впустил меня в квартиру после пятиминутного ожидания. Я напоила Владимира чаем, дала лекарство, записала на листке послание в интернет с жалобами на преследователей и просьбами о защите. Мать его приготовила еду и тоже поела. Чтобы объединить мать и сына, пришлось посмотреть их семейный альбом.

   Пробыв в квартире Головиных почти два часа, я стала спускаться по лестнице. Внизу, с удивлением, уже забыв свои мытарства под дверью, я услышала громкий голос парня, уговаривающего Наташу. Я открыла дверь на улицу. С красным от холода носом парень спросил меня:»Ну, как?» Я ответила: « Всё хорошо, я счастливее Вас». Парень сказал, что не отступит. Пожелав ему удачи, я бойко зашагала по улице Червонного Казачества к метро.

   По дороге я вспомнила, как доведенный до отчаяния парень нес тот же бред, что и мой больной, что дом населен придурками и бандитами, что его надо расселить весь, что жильцы все гады и не понимают по-людски. Скользя по снегу, я говорила себе про то, какая ерунда эти психозы и шизофрении, как они допекли меня! И как трудно лечить их, и как люди нужны друг другу.